старый огрубевший ботинок опускается на исцарапанные, выкрашенные в липкий бордовый обессилевшие пальцы, другая ладонь судорожно сжимается в кулак и разжимается, чтобы сгрести с земли остатки силы; леви смеется. под подошвой неприятно хрустят осколки и чужие кости, и в луже бездарно пролитого виски отражается свет фонарей, красные огни светофора, бездарно прожитые дни. приходится наклониться, чтобы найти зажигалку — измученное тело неприлично стонет, пряное послевкусие чужой жизни хранится у леви теплом в горле и сладостью под языком, стекает к низу живота, жадно распространяясь по кожным покровам новыми силами.

   безумное смешение лохмотьев человеческой кожи и кровяных пузырей, неоднократно вздувшихся, лопнувших, отекших скул, едва угадаемых очертаний глаз, слившихся соленых слез, слизи и гноя — леви смотрит в попытке вспомнить то, что раньше было лицом человека. представителем какой-то курьерской службы или может быть чьим-то любимым сыном. усталым отчаявшимся христианином или глупым сумасшедшим отступником. но в конце концов это не имеет смысла.

   у леви за спиной горстка стекла и лужица крови. он не вспомнит об это ни через пять минут, ни через год. он может быть поставит свечку за здравие в сен-жане.

   у ронана зрачок такой огромный, идеально круглый, леви вглядывается в него не больше секунды, а ему уже кажется, что он вот-вот вывалится и стечет в усталую желтушность глазного белка. леви смеется, разглядывая детсткое очарование под блеском гигиенической помады и запивает свое веселье гиннесом.

   — мистер дик, — леви ему салютует полным бокалом, — это я должен вас спросить: как дела с эссе? не разочаровывайте, оно должно быть у меня на почте уже девятнадцать часов, — леви облизывает губы и замалчивает все желание пошутить. ронан пошлый, свободолюбивый, честный. его желания рвутся вперед, леви с трудом находит от них укрытие, чтобы не переступить общепринятые границы дозволенности.

   этот вечер рвется в плоть шальной пулей и дробит хребет на части, застревает стеклянной пробкой в горле, чтобы ронан диксон больше ни слова не произносил, только смеялся и просил официанта принести ему больше водки, больше текилы, звонил дилеру и требовал больше разноцветных таблеток. чтобы голос его был шакально-гнусным, преследовал леви еще пару дней и доводил до исступления и раздражения, и приходилось искать его в толпе. безучастного, потерянного, злого.

   — слышал, что случилось с вашим другом. примите мои соболезнования, — леви кладет на плечо ронана руку, сжимает пальцы, перекрикивает музыку, — мистер окли обладал экстраординарным мышлением, — тут принято продолжать: нам всем будет его не хватать, но леви просит официанта повторить ронану водку.

ронан слизывывает капли с губ — леви следит, замирает; леви повторяет движение, музыка гремит, взгляд скользит по шее ронана, где напряженные жилы танцуют в мелькающем свете: красный, синий, зеленый, белый, желтый, красный, красный, красный. кровь пульсирует в цветах радуги. леви обнимает пальцами стакан гиннеса крепче, но наклоняется вперед. его дыхание смешивается с дыханием ронана.

   — вы подозреваете меня, мистер диксон? — губы обнажают ровный ряд белоснежных зубов, — как вы себе это представляете?

   глаза разбирают ронана на части: побелевшие от напряжения костяшки пальцев, голубоватые венозные линии на тыльной стороне ладони, пульсирующая венка на шее. густая наивная кровь. леви хочется протяуть ладонь и сжать пальцы на мальчишеской макушке — еще слишком рано. еще слишком рано; что-то скрипит на зубах. человеческое нетерпение.

   еще слишком рано. запах времени еще невесом. леви накрывает ладонью кисть ронана на своем бедре, леви ведет чужой рукой выше, пока не скидывает прочь. возбуждение отзывается болью; болью где-то под десными, тянущим желанием почувствовать вязкую жидкость на губах, провести влажным языком по острым ключицам и разорвать тонкую, почти прозрачную кожу.

   — пойдемте, ронан, — леви кидает на стол сорок евро, — я вам кое-что покажу.

   сам того не ведая, ронан диксон становится идеальной добычей для леви. с этой своей дрянной улыбкой, надменной уверенностью, богохульственным серебристым светом вызова на дне зрачка. леви выводит ронана на улицу. потому что ночью париж дышит зверем. тяжело и глубоко, пульсирующее, каждое сердечное сокращение пульсирует в земле под ногами. город сжимается и разжимается, как огромное обнаженное сердце ронана диксона. и леви не может отказать себе в наслаждении обнажить чужие пороки.

   он ведет его по темным закоулкам, по освещенным неоном улицам, сворачивает в переулки, не залитые светом фар, но отражающим в лужах белые лепестки цветущего жасмина. влажность, дым, алкоголь, пот, страх, остатки человеческих разложений и отношений — физических и моральных. приторно, сладко, кружит голову от волнения.

   — напомните, ронан, где нашли мистера окли? — леви, засунув руки в карманы, рассматривает ронана краешком глаза, пока они не останавливаются на переходе, — кажется, его травмы были нетипичны? — он не позволяет улыбке сковать свое лицо; он не позволит ронану приблизиться к правде слишком быстро.

   ронан — красивый мальчик, напоминает разбитую вазу. блестящие острые осколки и пустота внутри.

леви смеется, но смех этот не добрый; так не смеются над чьей-то шуткой в коридоре и точно так не смеются над смешными видео с котиками в интернете — что-то хлюпает в горле и скрежещет, раздирает трахею когтями, зубами впивается ниже кишок, вырывает из тела волокно за волокном.

   — о, мистер диксон, — он улыбается, заглядывая ему в глаза, — мне дико приятно, — саттон шутливо кланяется, — но я не стану вас убивать, — и тут правильнее добавить: пока не стану, потому что вы меня отлично забавляете.

   ощущается новым органом, его физическое присутствие впивается в тело леви придуманной болью. он разглядывает тонкую шею, сжать бы в руке, как шею испуганной полевки, посмотреть в бессмысленно-испуганные глаза и выпустить в одиннадцатом округе, смотреть, как он собирает свою наглость по разбросанным золотистым хлопьям, смотреть и смеяться, любуясь, как синяки расцветут на коленях. новый шаг — новый штрих — новый узор.

   — здесь за поворотом мой любимый сквер, — за поворотом и правда сквер, — тут приятно проводить вечера.

   он знает, что ронану страшно, но боится тот недостаточно. он знает — догадывается — есть то, что заставит его замолчать и затолкать даже самые сумасшедшие мысли поглубже. леви хочется стать для него этим. этим — всем. его сумасшествием, его ужасом, его паникой, его сбитым дыханием; услышать бы, увидеть бы немедленно. в начале вечера ему было бы достаточно разглядеть на его лице возбуждение, хитрое, колючее, выглядывающее из уголка губы — желания растут быстрее, чем он соглашается их замечать.

   вокруг ни души; если он сейчас прикажет ему встать на колени и открыть рот — он это сделает? леви разглядывает ронана — конечно сделает, и тепло разливается от кончиков пальцев, облизывает грудную клетку, тяжелым волнением опускается до низа живота, скапливается тяжелым комом, дорастает до сердечных клапанов.

   одежда ронана чуть влажная от температуры воздуха, похмелья или страха, тонкая сетка обтягивает выступающие арками через тонкую бледную кожу ключицы, и леви проводит языком по нижней губе — сломать бы. полосатые тени скользят по красивому лицу, пробиваясь сквозь ветви деревьев. ронан не кажется настоящим в выделенный момент времени, ронан кажется иномирным, спустившимся с небес ангелом, потерявшимся глупо и навсегда, либо дьяволом, позабывшим о своем предназначении. леви лезет в карман, и каждое его движение размеренное, ленивое, чтобы потом подойти.

   между ними не остается пространства, позади ронан врезается в каменную скамью, пока леви обнимает его подбородок пальцами. жар человеческого тела, который так легко потушить, — вы боитесь? — он поднимает вверх палец, на его кончике кислотная марка, — я могу показать тебе кое-что, — он склоняется к его уху, он шепчет, он касается его шеи, — что ты никогда не забудешь, — прикосновение как шелковая нить, под пальцами трепещет чужой живой пульс, — хочешь?

большим пальцем леви собирает остатки белесой слюны с чужих губ, улыбается, — едва ли вы пожалеете, ронан, — саттон тянет мокрый палец в рот, облизывает — диксон на вкус как сладкая вата; приторно-сладкое детское облако на языке распадается шепотом теплого ветра, на кончике ощущается мягкая карамельная дымка и никотин. диксон на вкус как потерявшийся в бабкином хрустале солнечный зайчик, вспыхивает на корне языка, оставляет после себя едва уловимый привкус пошлой ванильной мечты, так и хочется запить это бензином. диксон на вкус — невесомое, игривое сахарное волшебство, непривычно теплое, будто забытый на антресоли чей-то смех, приятное воспоминание, которое хочется стереть со всех фотографий монетой; оно оказалось ложным.

   леви от ронана срывает и голову, и крышу, и башню. и хочется леви ронана разрушить до основания, чтобы узнать, что на дне. что затаилось на конце его иглы, или игла леви — это ронан, и он же его и заяц, и ларец, расфокусом ловит фонарные лучи.

   — тише, — голос опускается до хрипа, ногу он ставит рядом с бедром диксона, давит на плечи, чтобы он уперся спиной в деревяшку, — тебе не о чем беспокоиться сегодня, — уголки губ дрожат, обнажая все планы на вечер, — я побуду твоим ситтером, — пальцы запускает в короткие волосы, ногтями царапает кожу. ток прошибает горло, в мягкое тело хочется вонзиться и зубами, и ногтями, но леви опускает глаза к его глазам, — чувствуешь, как меняется мир? — чужой зрачок послушно расширяется — или под действием наркотика, или под действием чар, — чувствуешь эту черту? — леви находит ронана особенным. он даже находит его удивительным, существующего на границе между мирами, его и своего безумия, — ты слышишь этот шелест листьев? это лепет придворных дам. их платья разноцветные, из шелка и парчи, они обмахиваются веерами и то и дело оглядываются, — он ведет пальцем по острому контуру чужой челюсти, огибает тонкую шею, ласковое почти обнимает, — посмотри, — пальцы перехватывает подбородок, чтобы управлять чужим взглядом, — мраморные колонны с золотистыми лозами винограда, — деревья, — начищенный до блеска паркет, — покрытый росой газон, — маленькие феи, способные исполнить любое твое желание, — леви недоверчиво хмурится, задерживая взгляд на трех потрепанных голубях, но внушение поможет диксону, — что ты им загадаешь?

   и он, ронан, смотрит так, будто видит что-то невозможное. смотрит так, будто видит что-то удивительное; страх и вожделение на его лице проступают так отчетливо, леви едва находит в себе силы не прикоснуться сильнее, чтобы не лопнула натянутая струна. его сердцебиение он ощущает на расстоянии — неровное, быстрое, запертая внутри птица. ночь наблюдатель молчаливый и равнодушный, но пытается скрыть маленькую бисеринку пота, рисующую на шее влажный след, и та прячется под воротником. но оставшийся след — это грань, улыбается леви, между тем, что было, и тем, что должно сегодня случиться. поправляет в штанах твердый член.

   кожа у ронана горячая, мягкая, нежная. и пульс под этой кожей — сумасшедший, лучше любой музыкальной симфонии. пальцами вверх по влажному следу, собирая влагу кончиками, но этого недостаточно для удовлетворения. — вы боитесь умереть, мистер диксон? — леви меняет пальцы на язык. широким жестом собирает всю влагу, кончик языка изучает ушную раковину. эта пауза — момент перед падением, когда тело еще не смирилось, а душа уже давно все решила.